План пересказа
1. Характеристика Акакия Акакиевича.
2. Акакий Акакиевич заказывает себе новую шинель.
3. Грабители снимают шинель с бедного чиновника.
4. Акакий Акакиевич ищет правды у частного пристава, у генерала.
5. Чиновник умирает от горя.
6. Привидение чиновника пугает прохожих.
Пересказ
В одном департаменте служил один чиновник: низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, подслеповат... Он был то, что называют вечный титулярный советник. Фамилия чиновника была Башмачкин. Имя его было Акакий Акакиевич. При крещении «он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник». На протяжении многих лет он исполнял одну должность — чиновник для письма. Никто на работе его не уважал, молодые «подсмеивались и острились над ним». Акакий Акакиевич был человеком безответным. «Только если уж слишком невыносима была шутка, он произносил: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?"» «В этих проникающих словах звенели другие слова: "Я брат твой"». Акакий Акакиевич служил «ревностно... с любовью», у него были даже собственные любимые буквы. Он не мог ничего, кроме механического переписывания документов.
Акакий Акакиевич жил бедно: плохо одевался, обед ел «с мухами и со всем тем, что ни посылал Бог...», не позволял себе никаких развлечений. «Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то Бог пошлет переписывать завтра?» Он «умел быть довольным своим жребием». Все бы хорошо, если бы не холод: у него износилась старая шинель, предмет насмешек товарищей. «Сукно до того истерлось, что сквозило, и подкладка расползлась». Акакий Акакиевич отнес шинель к портному, но тот отказался ее переделывать: «дело насквозь гнилое» и посоветовал сшить новую. Для Акакия Акакиевича сумма в полтораста рублей была немыслимой: «Этаково-то дело этакое, я, право, и не думал, чтобы оно вышло того...» На какие деньги сделать шинель? «Петрович и за восемьдесят рублей возьмется сделать; однако все же откуда их взять?» Башмачкин имел обыкновение откладывать с каждого рубля по грошу, за несколько лет накопилось «более чем сорок рублей». Он решил экономить на всем: приучился не зажигать свечи, ходить на цыпочках, чтобы не изнашивать обувь, голодать по вечерам... «но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели». «С этих пор как будто самое существование его сделалось полнее, как будто бы он женился; сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. Наконец деньги были собраны. Башмачкин вместе с портным купил сукно, коленкор на подкладку (вместо шелка) и кошку на воротник (вместо куницы). Через две недели шинель была готова, «как раз впору». Портной торжественно одел Акакия Акакиевича и даже побежал за ним, чтобы лишний раз полюбоваться на свое произведение.
«Акакий Акакиевич шел в самом праздничном расположении всех чувств». В департаменте все сослуживцы прибежали смотреть на новую шинель; они уговорили Акакия Акакиевича «вспрыснуть» обновку. Один чиновник пригласил всех к себе. Вечером Акакий Акакиевич отправился к нему в новой шинели. Чувствовал он себя неуютно, скучал и постарался незаметно уйти. По дороге домой его избили и отняли шинель. «Отчаянный, не уставая кричать, пустился он бежать через площадь к будке». Но будочник отвечал, что не видел, как грабили Акакия Акакиевича, и послал его к надзирателю. Поутру он, по совету хозяйки квартиры, отправился к частному приставу, с трудом попал на прием, но понял, что надежды вернуть шинель мало. Сослуживец посоветовал обратиться к одному значительному лицу. Акакий Акакиевич решился идти. «Обыкновенный разговор» значительного лица «с низшими отзывался строгостью и состоял почти из трех фраз: «Как вы смеете? Знаете ли вы, с кем говорите? Понимаете ли, кто стоит перед вами?» Впрочем, он был в душе добрый человек, но генеральский чин совершенно сбил его с толку». Увидев смиренный вид Башмачкина, его старенький вицмундир, генерал закричал на чиновника, затопал ногами и выставил его. Перепуганный Акакий Акакиевич по дороге домой простудился, лежал в горячке и вскоре умер. Из наследства остались лишь пучок гусиных перьев, белая казенная бумага, три пары носков, две-три пуговицы, оторвавшиеся от панталон да ветхий вицмундир. «И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было. Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное». В департаменте спохватились о нем только на четвертый день. Но кто бы мог подумать, что суждено было Акакию Акакиевичу «на несколько дней прожить шумно после своей смерти, как бы в награду за не примеченную никем жизнь». По Петербургу пронеслись слухи, что у Калинкина моста стал показываться по ночам «...мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели». В мертвеце кто-то узнал Акакия Акакиевича. Мертвец-чиновник стал наводить немалый страх на всех робких людей, сдергивал по ночам шинели.
После визита Акакия Акакиевича генерал почувствовал нечто вроде сожаления, послал к нему и узнал о его смерти. Он несколько огорчился, но быстро развеялся на вечере у приятеля. Однажды он ехал в санях и вдруг почувствовал, что кто-то схватил его за воротник. «Не без ужаса» генерал узнал Акакия Акакиевича, который произнес: «Твоей-то шинели мне и нужно!» Насмерть напуганный генерал «сам даже скинул поскорее с плеч шинель свою». «С этих пор совершенно прекратилось появление «чиновника-мертвеца: видно, генеральская шинель пришлась ему совершенно по плечам».
Николай Васильевич Гоголь
В департаменте… но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным все общество. Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде. Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором идет дело, мы назовем одним департаментом . Итак, в одном департаменте служил один чиновник ; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным… Что ж делать! виноват петербургский климат. Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться. Фамилия чиновника была Башмачкин. Уже по самому имени видно, что она когда-то произошла от башмака; но когда, в какое время и каким образом произошла она от башмака, ничего этого не известно. И отец, и дед, и даже шурин, и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки. Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю оно покажется несколько странным и выисканным, но можно уверить, что его никак не искали, а что сами собою случились такие обстоятельства, что никак нельзя было дать другого имени, и это произошло именно вот как. Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка. Матушка еще лежала на кровати против дверей, а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате, и кума, жена квартального офицера, женщина редких добродетелей, Арина Семеновна Белобрюшкова. Родильнице предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия, Соссия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. «Нет», подумала покойница: «имена-то все такие». Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. «Вот это наказание», проговорила старуха: «какие все имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий». Еще переворотили страницу – вышли: Павсикахий и Вахтисий. «Ну, уж я вижу», сказала старуха: «что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий». Таким образом и произошел Акакий Акакиевич. Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник. Итак, вот каким образом произошло все это. Мы привели потому это, чтобы читатель мог сам видеть, что это случилось совершенно по необходимости и другого имени дать было никак невозможно. Когда и в какое время он поступил в департамент и кто определил его, этого никто не мог припомнить. Сколько не переменялось директоров и всяких начальников, его видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма, так что потом уверились, что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове. В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически. Какой-нибудь помощник столоначальника прямо совал ему под нос бумаги, не сказав даже «перепишите», или «вот интересное, хорошенькое дельце», или что-нибудь приятное, как употребляется в благовоспитанных службах. И он брал, посмотрев только на бумагу, не глядя, кто ему подложил и имел ли на то право. Он брал и тут же пристраивался писать ее. Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории; про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены. В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде. Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился, приняв их за приличных, светских людей. И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» – и в этих проникающих словах эвенели другие слова: «Я брат твой». И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным…
Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, – нет, он служил с любовью. Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его. Если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он, к изумлению своему, может быть, даже попал бы в статские советники; но выслужил он, как выражались остряки, его товарищи, пряжку в петлицу да нажил геморрой в поясницу. Впрочем, нельзя сказать, чтобы не было к нему никакого внимания. Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье; именно из готового уже дела велено было ему сделать какое-то отношение в другое присутственное место; дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь». С тех пор оставили его навсегда переписывать. Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало. Он не думал вовсе о своем платье: вицмундир у него был не зеленый, а какого-то рыжевато-мучного цвета. Воротничок на нем был узенький, низенький, так что шея его, несмотря на то что не была длинна, выходя из воротника, казалась необыкновенно длинною, как у тех гипсовых котенков, болтающих головами, которых носят на головах целыми десятками русские иностранцы. И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка; к тому же он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь, и оттого вечно уносил на своей шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор. Ни один раз в жизни не обратил он внимания на то, что делается и происходит всякий день на улице, на что, как известно, всегда посмотрит его же брат, молодой чиновник, простирающий до того проницательность своего бойкого взгляда, что заметит даже, у кого на другой стороне тротуара отпоролась внизу панталон стремешка, – что вызывает всегда лукавую усмешку на лице его.
72b32a1f754ba1c09b3695e0cb6cde7f
В начале повести дается рассказ о выборе причудливого имени главного героя, Башмачкина Акакия Акакиевича, титульного советника.
Изрядное количество молодых людей, обладающих чинами выше класса его чина, смеялись над ним, осыпали бумагами, толкали локтями. И только когда ему было совсем не по силам терпеть, не понимая такой жестокости, он просил оставить его, голосом, вызывающим сострадание. Служба Акакия была в переписывании бумаг, но исполнял он ее любовью и видел в свое работе особенный мир. И находясь дома, он не мог отвлечься от своего любимого дела. Написавшись всласть, он укладывался спать, ожидая на следующий день новое переписывание.
Но даже столь размеренную жизнь может изменить внезапное событие. В какой-то из дней, которым всегда сопутствовал петербуржский морозец, Акакий Акакиевич, разглядывая свою старую шинель (ее даже прозвали капотом), понимает, что она прохудилась на плечах и спине. Вначале он решает заштопать ее у Петровича, портного, но тот утверждает, что ничего сделать с ней нельзя, а следует сделать новую шинель. Цена кажется Акакию завышенной, но уговорить Петровича на меньшую не выходит. Убедившись, что новая шинель необходима, Башмачкин начинает во многом ограничивать себя, дабы накопить названные Петровичем восемьдесят рублей.
Вся жизнь его преображается: живет он мечтой о новой шинели, ежемесячно интересуясь у Петровича о ней. Однако, стоимость выросла до ста рублей, но вот наконец они вместе с Петровичем едут на рынок. Все:сукно, коленкор для прокладки шинели, воротник, да и сама работа- оказалось высшего качества. Из-за нахлынувших вновь холодов, титульный советник принаряжается в новенькую шинель. Это вызывает бурю эмоций в департаменте: все расхваливают покупку, заставляя Акакия устроить в эту честь вечер. На его счастье, один из служащих, будучи именинником, позвал всех чаевничать.
После дня, ставшего для него огромным событием, Акакий Акакиевич дома с удовольствием обедает и, отдохнув и побездельничав, отправляется к знаомому чиновнику. И вновь его шинелью восхищаются, но вскоре начинается игра в карты, а затем и ужин, шампанское. Вовсю веселясь, Башмачков осознает, что час поздний, и отправляется домой. Весь взбудораженный, он даже пытается догнать неизвестную ему даму, но через какое-то время опустевшие улицы невольно начинают его пугать. Посреди пустой площади его остановили несколько усатых людей и украли такую дорогую для Акакия шинель.
Обеспокоенный горем Акакий Акакиевич не получает помощи от частного пристава. В департаменте, где его вновь спустя день могли увидеть в старом пальто-капоте, все стали жалеть Акакия и, искренне стремясь помочь, даже пыталась скинуться. Но, в итоге практически ничего не набрав, советуют побывать у значительного лица. Лицо, основанием системы которого была строгость, делает выговор Башмачкину за обращение, как ему показалось, не по уставу. После этого Акакий падает со страшной лихорадкой и через некоторое время умирает. Начинают ходить слухи о мертвеце, забирающем у моста ночью со всех шинели.
Подозрения падают на Башмачкина, но поймать мертвеца не выходит. Значительное лицо, для которого не было далеко сочувствие, услышав о смерти Акакия, был ужасно этим обеспокоен и поехал развеяться. Но во время пути неожиданно его схватили за шиворот. Это был не кто иной, как Акакий, снимающий его шинель. Это событие заставляет перестать его докучать всем своей строгостью. Мертвец же перестал появляться. Лишь позднее встретилось привидение выше ростом с огромными усами.
В одном из петербургских департаментов служил невзрачный, пожилой чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин . Сослуживцы пренебрегали этим тихим, незаметным человеком. Молодые канцеляристы часто надсмеивались над ним, иной раз даже сыпали на голову ему бумажки. Акакий Акакиевич обычно сносил насмешки молча и только при самых невыносимых шутках горько произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» Голос его звучал столь жалобно, что чувствительный зритель мог услышать в этих словах другое: «Я брат твой» – и долго вспоминать потом с болью в душе осмеиваемого старичка. (См. описание Акакия Акакиевича в тексте произведения.)
Много лет не менялся ни стол, за которым сидел Акакий Акакиевич, ни служебный чин его. Обязанности Башмачкина состояли в переписывании красивым почерком бумаг. Это дело он исполнял с душой и никаких других интересов не имел. По вечерам он возвращался домой со службы, наскоро хлебал приготовленные квартирной хозяйкой щи, ел кусок говядины с луком, не замечая их вкуса, переписывал бумаги, принесенные на дом, ложился спать, а поутру вновь шёл в свою канцелярию.
Жалования четыреста рублей в год ему едва хватало на самое необходимое. Поэтому Акакий Акакиевич испытал большой удар, узнав, что из-за сильной изношенности надо менять его единственную шинель. Знакомый портной Петрович не раз латавший Башмачкину шинель старую, объявил, рассмотрев её в очередной раз, что дальнейшей починке одежда не подлежит. Заплатки было уже негде ставить: ветхое сукно повсюду расползалось. Петрович взялся сшить новую шинель за 80 рублей.
Взять этих денег было почти что негде. За всё время службы Акакий Акакиевич сумел отложить впрок лишь в половину названной суммы. Но, прибегнув к строгой экономии, да ещё получив от директора небольшое поощрение, он всё же сумел набрать её. Вместе с Петровичем они пошли покупать материю и мех, и вскоре новая шинель была готова.
Акакий Акакиевич в новой шинели. Иллюстрация Б. Кустодиева к повести Гоголя
Все сослуживцы сразу заметили обнову, выбежали в гардероб рассматривать её, а потом поздравляли Башмачкина. Один помощник столоначальника, праздновавший как раз день рождения, сказал, что зовёт всех к себе заодно и «вспрыснуть» шинель. Никогда ни к кому не ходивший Акакий Акакиевич тоже был приглашён. Он с радостью присутствовал на общем вечере и возвращался из гостей домой уже поздно.
На заснеженных улицах почти никого не было. В одном месте предстояло переходить широкое, пустынное поле. Посреди него к бедному чиновнику подошли незнакомые, крепкие люди, схватили его за воротник, стащили шинель, а самого бросили в сугроб.
Акакий Акакиевич прибежал домой раздетым и в полном отчаянии. На следующий же день он отправился жаловаться в полицию, однако там стали тянуть дело. На службу приходилось ходить по морозу в старом, худом капоте.
Некий знакомый присоветовал Башмачкину обратиться к одному значительному лицу с просьбой ускорить расследование. Акакий Акакиевич с трудом добился доступа к лицу , однако этот генерал проявил не участие, а недовольство, разбранил Башмачкина и выгнал его. Ничего не видя вокруг себя, Акакий Акакиевич побрёл домой по улицам посреди жестокой вьюги, сильно простудился и через несколько дней умер. В предсмертном бреду он поминал о своей шинели.
Гоголь «Шинель». Аудиокнига
Сразу после его похорон у Калинкина моста стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, который искал утащенную шинель и под этим видом сдирал одежду со всех подряд. Один из департаментских чиновников, увидев мертвеца, узнал в нём Акакия Акакиевича. Полиция несколько дней была бессильна изловить грабителя, пока в руки мертвеца не попало то самое значительное лицо , возвращавшееся ночью домой с приятельского ужина. «Твоей-то шинели мне и нужно!» – прокричал, схватив его на глазах у кучера мёртвый Башмачкин. Затрясшись от ужаса, генерал поспешил сам скинуть шинель с плеч и добрался до дому весь бледный. Привидение же после этого перестало появляться.
В одном департаменте служит чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин. Когда он родился, ему долго выбирали имя, но имена попадались очень странные, поэтому его решили назвать в честь отца. В департаменте вот уже много лет он вечный титулярный советник - переписывает различные бумаги. На службе его никто не уважает, все смеются и издеваются над ним. Башмачкин – человек безответный, не может постоять за себя, но служит "с любовью", у него имеются даже любимые буквы. Он ничего не умеет, кроме механического переписывания документов. Акакий Акакиевич всегда плохо одет, для него не имеет значения и то, чем он питается. Все его мысли заняты лишь ровными строчками. Кроме того, он не позволяет себе никаких развлечений, которые, по его мнению, являются излишествами. Он вполне был бы доволен своей жизнью, если бы ему не приходилось мерзнуть, так как у него совсем износилась старая шинель, которая уже давно является предметом насмешек сослуживцев. Башмачкин относит ее к портному Петровичу, чтобы перешить, но тот отказывается, так как ткань уже насквозь гнилая, и советует сшить новую. Тогда Акакий Акакиевич начинает копить деньги на новую шинель, устанавливая для себя режим строжайшей экономии, например, отказывается от употребления чаю по вечерам, не зажигает свечу, старается как можно реже отдавать прачке стирать белье и так далее. Через полгода Башмачкин с Петровичем покупают сукно, кошку на воротник, портной шьет за две недели шинель, и наступает "торжественный день" в жизни маленького чиновника. На службе все сбегаются смотреть на новую шинель. Другой чиновник решает устроить вечер, приглашая всех к себе. В гостях Башмачкин чувствует себя неуютно и уходит пораньше остальных. По дороге домой его избивают и отнимают шинель. Пытаясь найти справедливость, герой идет на прием к частному приставу, но все безрезультатно. В департаменте рекомендуют обратиться к "значительному лицу". Башмачкин с трудом попадает на прием к генералу, но тот прогоняет его, посчитав, что чиновник выразил свою просьбу фамильярно. Акакий Акакиевич уходит, по пути домой простужается, заболевает горячкой и умирает. На службе обнаруживают его отсутствие лишь на четвертый день.
Через некоторое время по городу распространяются слухи о том, будто у Калинкина моста появилось привидение - мертвец в виде чиновника, который ищет украденную шинель и, поэтому, сдирает шинели со всех подряд, не разбирая чина и звания. Однажды генерал, отправляясь в гости, почувствовал, что кто-то схватил его за воротник. Обернувшись, он узнает в привидении Акакия Акакиевича, который отнимает у него, шинель и забирает себе. С тех пор генерал очень изменился, стал менее высокомерно относиться к своим подчиненным. А появления мертвеца в городе прекратились, видно, генеральская шинель пришлась ему впору.