II
Ты в этот день проснулся с новой мыслью, с новой мечтой, которая захватила всю твою душу. Только что открылись для тебя еще не изведанные радости: иметь свои собственные книжки с картинками, пенал, цветные карандаши — непременно цветные! — и выучиться читать, рисовать и писать цифры. И все это сразу, в один день, как можно скорее. Открыв утром глаза, ты тотчас же позвал меня в детскую и засыпал горячими просьбами: как можно скорее выписать тебе детский журнал, купить книг, карандашей, бумаги и немедленно приняться за цифры. — Но сегодня царский день, все заперто, — соврал я, чтобы оттянуть дело до завтра или хоть до вечера: уж очень не хотелось мне идти в город. Но ты замотал головою. — Нет, нет, не царский! — закричал ты тонким голоском, поднимая брови. — Вовсе не царский, — я знаю. — Да уверяю тебя, царский! — сказал я. — А я знаю, что не царский! Ну, пожа-алуйста! — Если ты будешь приставать, — сказал я строго и твердо то, что говорят в таких случаях все дяди, — если ты будешь приставать, так и совсем не куплю ничего. Ты задумался. — Ну, что ж делать! — сказал ты со вздохом. — Ну, царский, так царский. Ну, а цифры? Ведь можно же, — сказал ты, опять поднимая брови, но уже басом, рассудительно, — ведь можно же в царский день показывать цифры? — Нет, нельзя, — поспешно сказала бабушка. — Придет полицейский и арестует... И не приставай к дяде. — Ну, это-то уж лишнее, — ответил я бабушке. — А просто мне не хочется сейчас. Вот завтра или вечером — покажу. — Нет, ты сейчас покажи! — Сейчас не хочу. Сказал, — завтра. — Ну, во-от, — протянул ты. — Теперь говоришь — завтра, а потом скажешь — еще завтра. Нет, покажи сейчас! Сердце тихо говорило мне, что я совершаю в эту минуту великий грех — лишаю тебя счастья, радости... Но тут пришло в голову мудрое правило: вредно, не полагается баловать детей. И я твердо отрезал: — Завтра. Раз сказано — завтра, значит, так и надо сделать. — Ну, хорошо же, дядька! — пригрозил ты дерзко и весело. — Помни ты это себе! И стал поспешно одеваться. И как только оделся, как только пробормотал вслед за бабушкой: «Отче наш, иже еси на небеси...» — и проглотил чашку молока, — вихрем понесся в зал. А через минуту оттуда уже слышались грохот опрокидываемых стульев и удалые крики... И весь день нельзя было унять тебя. И обедал ты наспех, рассеянно, болтая ногами, и все смотрел на меня блестящими странными глазами. — Покажешь? — спрашивал ты иногда. — Непременно покажешь? — Завтра непременно покажу, — отвечал я. — Ах, как хорошо! — вскрикивал ты. — Дай бог поскорее, поскорее завтра! Но радость, смешанная с нетерпением, волновала тебя все больше и больше. И вот, когда мы — бабушка, мама и я — сидели перед вечером за чаем, ты нашел еще один исход своему волнению.III
Ты придумал отличную игру: подпрыгивать, бить изо всей силы ногами в пол и при этом так звонко вскрикивать, что у нас чуть не лопались барабанные перепонки. — Перестань, Женя, — сказала мама. В ответ на это ты — трах ногами в пол! — Перестань же, деточка, когда мама просит, — сказала бабушка. Но бабушки-то ты уж и совсем не боишься. Трах ногами в пол! — Да перестань, — сказал я, досадливо морщась и пытаясь продолжать разговор. — Сам перестань! — звонко крикнул ты мне в ответ, с дерзким блеском в глазах и, подпрыгнув, еще сильнее ударил в пол и еще пронзительнее крикнул в такт. Я пожал плечом и сделал вид, что больше не замечаю тебя. Но вот тут-то и начинается история. Я, говорю, сделал вид, что не замечаю тебя. Но сказать ли правду? Я не только не забыл о тебе после твоего дерзкого крика, но весь похолодел от внезапной ненависти к тебе. И уже должен был употреблять усилия, чтобы делать вид, что не замечаю тебя, и продолжать разыгрывать роль спокойного и рассудительного. Но и этим дело не кончилось. Ты крикнул снова. Крикнул, совершенно позабыв о нас и весь отдавшись тому, что происходило в твоей переполненной жизнью душе, — крикнул таким звонким криком беспричинной, божественной радости, что сам господь бог улыбнулся бы при этом крике. Я же в бешенстве вскочил со стула. — Перестань! — рявкнул я вдруг, неожиданно для самого себя, во все горло. Какой черт окатил меня в эту минуту целым ушатом злобы? У меня помутилось сознание. И надо было видеть, как дрогнуло, как исказилось на мгновение твое лицо молнией ужаса! — А! — звонко и растерянно крикнул ты еще раз. И уже без всякой радости, а только для того, чтобы показать, что ты не испугался, криво и жалко ударил в пол каблуками. А я — я кинулся к тебе, дернул тебя за руку, да так, что ты волчком перевернулся передо мною, крепко и с наслаждением шлепнул тебя и, вытолкнув из комнаты, захлопнул дверь. Вот тебе и цифры!IV
От боли, от острого и внезапного оскорбления, так грубо ударившего тебя в сердце в один из самых радостных моментов твоего детства, ты, вылетевши за дверь, закатился таким страшным, таким пронзительным альтом, на какой не способен ни один певец в мире. И надолго, надолго замер... Затем набрал в легкие воздуху еще больше и поднял альт уже до невероятной высоты... Затем паузы между верхней и нижней нотами стали сокращаться, — вопли потекли без умолку. К воплям прибавились рыдания, к рыданиям — крики о помощи. Сознание твое стало проясняться, и ты начал играть, с мучительным наслаждением играть роль умирающего. — О-ой, больно! Ой, мамочка, умираю! — Небось не умрешь, — холодно сказал я. — Покричишь, покричишь, да и смолкнешь. Но ты не смолкал. Разговор, конечно, оборвался. Мне было уже стыдно, и я зажигал папиросу, не поднимая глаз на бабушку. А у бабушки вдруг задрожали губы, брови, и, отвернувшись к окну, она стала быстро, быстро колотить чайной ложкой по столу. — Ужасно испорченный ребенок! — сказала, нахмуриваясь и стараясь быть беспристрастной, мама и снова взялась за свое вязанье. — Ужасно избалован! — Ой, бабушка! Ой, милая моя бабушка! — вопил ты диким голосом, взывая теперь к последнему прибежищу — к бабушке. И бабушка едва сидела на месте. Ее сердце рвалось в детскую, но, в угоду мне и маме, она крепилась, смотрела из-под дрожащих бровей на темневшую улицу и быстро стучала ложечкой по столу. Понял тогда и ты, что мы решили не сдаваться, что никто не утолит твоей боли и обиды поцелуями, мольбами о прощении. Да и слез уже не хватало. Ты до изнеможения упился своими рыданиями, своим детским горем, с которым не сравнится, может быть, ни одно человеческое горе, но прекратить вопли сразу было невозможно, хотя бы из-за одного самолюбия. Ясно было слышно: кричать тебе уже не хочется, голос охрип и срывается, слез нет. Но ты все кричал и кричал! Было невмоготу и мне. Хотелось встать с места, распахнуть дверь в детскую и сразу, каким-нибудь одним горячим словом, пресечь твои страдания. Но разве это согласуется с правилами разумного воспитания и с достоинством справедливого, хотя и строгого дяди? Наконец ты затих...V
— И мы тотчас помирились? — спрашиваешь ты. Нет, я таки выдержал характер. Я, по крайней мере, через полчаса после того, как ты затих, заглянул в детскую. И то как? Подошел к дверям, сделал серьезное лицо и растворил их с таким видом, точно у меня было какое-то дело. А ты в это время уже возвращался мало-помалу к обыденной жизни. Ты сидел на полу, изредка подергивался от глубоких прерывистых вздохов, обычных у детей после долгого плача, и с потемневшим от размазанных слез личиком забавлялся своими незатейливыми игрушками — пустыми коробочками от спичек, — расставляя их по полу, между раздвинутых ног, в каком-то, только тебе одному известном порядке. Как сжалось мое сердце при виде этих коробочек! Но, делая вид, что отношения наши прерваны, что я оскорблен тобою, я едва взглянул на тебя. Я внимательно и строго осмотрел подоконники, столы... Где это мой портсигар?.. И уже хотел выйти, как вдруг ты поднял голову и, глядя на меня злыми, полными презрения глазами, хрипло сказал: — Теперь я никогда больше не буду любить тебя. Потом подумал, хотел сказать еще что-то очень обидное, но запнулся, не нашелся и сказал первое, что пришло в голову: — И никогда ничего не куплю тебе. — Пожалуйста! — небрежно ответил я, пожимая плечом. — Пожалуйста! Я от такого дурного мальчика и не взял бы ничего. — Даже и японскую копеечку, какую тогда подарил, назад возьму! — крикнул ты тонким, дрогнувшим голосом, делая последнюю попытку уязвить меня. — А вот это уж и совсем нехорошо! — ответил я. — Дарить и потом отнимать! Впрочем, это твое дело. Потом заходили к тебе мама и бабушка. И так же, как я, делали сначала вид, что вошли случайно... по делу... Затем качали головами и, стараясь не придавать своим словам значения, заводили речь о том, как это нехорошо, когда дети растут непослушными, дерзкими и добиваются того, что их никто не любит. А кончали тем, что советовали тебе пойти ко мне и попросить у меня прощения. — А то дядя рассердится и уедет в Москву, — говорила бабушка грустным тоном. — И никогда больше не приедет к нам. — И пускай не приедет! — отвечал ты едва слышно, все ниже опуская голову. — Ну, я умру, — говорила бабушка еще печальнее, совсем не думая о том, к какому жестокому средству прибегает она, чтобы заставить тебя переломить свою гордость. — И умирай, — отвечал ты сумрачным шепотом. — Хорош! — сказал я, снова чувствуя приступ раздражения. — Хорош! — повторил я, дымя папиросой и поглядывая в окно на темную пустую улицу. И, переждав, пока пожилая худая горничная, всегда молчаливая и печальная от сознания, что она — вдова машиниста, зажгла в столовой лампу, прибавил: — Вот так мальчик! — Да не обращай на него внимания, — сказала мама, заглядывая под матовый колпак лампы, не коптит ли. — Охота тебе разговаривать с такой злючкой! И мы сделали вид, что совсем забыли о тебе.VI
В детской огня еще не зажигали, и стекла ее окон казались теперь синими-синими. Зимний вечер стоял за ними, и в детской было сумрачно и грустно. Ты сидел на полу и передвигал коробочки. И эти коробочки мучили меня. Я встал и решил побродить по городу. Но тут послышался шепот бабушки. — Бесстыдник, бесстыдник! — зашептала она укоризненно. — Дядя тебя любит, возит тебе игрушки, гостинцы... Я громко прервал: — Бабушка, этого говорить не следует. Это лишнее. Тут дело не в гостинцах. Но бабушка знала, что делает. — Как же не в гостинцах? — ответила она. — Не дорог гостинец, а дорога память. И, помолчав, ударила по самой чувствительной струне твоего сердца: — А кто же купит ему теперь пенал, бумаги, книжку с картинками? Да что пенал! Пенал — туда-сюда. А цифры? Ведь уж этого не купишь ни за какие деньги. Впрочем, — прибавила она, — делай, как знаешь. Сиди тут один в темноте. И вышла из детской. Кончено, — самолюбие твое было сломлено! Ты был побежден. Чем неосуществимее мечта, тем пленительнее, чем пленительнее, тем неосуществимее. Я уже знаю это. С самых ранних дней моих я у нее во власти. Но я знаю и то, что, чем дороже мне моя мечта, тем менее надежд на достижение ее. И я уже давно в борьбе с нею. Я лукавлю: делаю вид, что я равнодушен. Но что мог сделать ты? Счастье, счастье! Ты открыл утром глаза, переполненный жаждою счастья. И с детской доверчивостью, с открытым сердцем кинулся к жизни: скорее, скорее! Но жизнь ответила: — Потерпи. — Ну пожалуйста! — воскликнул ты страстно. — Замолчи, иначе ничего не получишь! — Ну погоди же! — крикнул ты злобно. И на время смолк. Но сердце твое буйствовало. Ты бесновался, с грохотом валял стулья, бил ногами в пол, звонко вскрикивал от переполнявшей твое сердце радостной жажды... Тогда жизнь со всего размаха ударила тебя в сердце тупым ножом обиды. И ты закатился бешеным криком боли, призывом на помощь. Но и тут не дрогнул ни один мускул на лице жизни... Смирись, смирись! И ты смирился.VII
Помнишь ли, как робко вышел ты из детской и что ты сказал мне? — Дядечка! — сказал ты мне, обессиленный борьбой за счастье и все еще алкая его. — Дядечка, прости меня. И дай мне хоть каплю того счастья, жажда которого так сладко мучит меня. Но жизнь обидчива. Она сделала притворно печальное лицо. — Цифры! Я понимаю, что это счастье... Но ты не любишь дядю, огорчаешь его... — Да нет, неправда, — люблю, очень люблю! — горячо воскликнул ты. И жизнь наконец смилостивилась. — Ну уж бог с тобою! Неси сюда к столу стул, давай карандаши, бумагу... И какой радостью засияли твои глаза! Как хлопотал ты! Как боялся рассердить меня, каким покорным, деликатным, осторожным в каждом своем движении старался ты быть! И как жадно ловил ты каждое мое слово! Глубоко дыша от волнения, поминутно слюнявя огрызок карандаша, с каким старанием налегал ты на стол грудью и крутил головой, выводя таинственные, полные какого-то божественного значения черточки! Теперь уже и я наслаждался твоею радостью, с нежностью обоняя запах твоих волос: детские волосы хорошо пахнут, — совсем как маленькие птички. — Один... Два... Пять... — говорил ты, с трудом водя по бумаге. — Да нет, не так. Один, два, три, четыре. — Сейчас, сейчас, — говорил ты поспешно. — Я сначала: один, два... И смущенно глядел на меня. — Ну, три... — Да, да, три! — подхватывал ты радостно. — Я знаю. И выводил три, как большую прописную букву Е. 1906В рассказе «Цифры» описываются два главных героя, дядя и его племянник. Бунин показывает в нём не простые отношения между взрослыми и детьми, но не всегда взрослые понимают, что у детей тоже присутствует чувство собственного достоинства, есть свои желания и мечты. Многие взрослые ранят их своими поступками и словами, сами не понимая, что, это ещё нежные, чуткие души.
А может порой им тоже стоит вспомнить себя в детстве, свои радости и горести и тогда станет намного легче понять своих детей. Не стоит обижать детей, показывая им своё превосходство над ними. Дети вырастут и, конечно же, всё простят, но порой их желания вполне можно выполнить.
Как раз в данном рассказе и показано, то, что не всегда желания ребёнка надо воспринимать как прихоть. Не стоит кричать и применять силу, так как это произошло в рассказе с маленьким мальчиком. Ведь он не просил чего-то дорогого или невыполнимого, просто взрослым оказалось лень тратить на него своё время. А порой внимание дороже любых подарков.
Данный рассказ написан не для нравоучения детей, а для того, чтобы взрослые посмотрели на себя со стороны. В силу своего возраста ребёнок понять такой отказ не может, да и опыта в силу возраста у него ещё нет. Поэтому часто дети устраивают бунт. И не всегда взрослые признают, что вина в некоторых случаях именно их.
Впрочем, в данном рассказе мальчик смирился, первым попросил прощения, но за что? Ценой детской открытости и чистоты преодолеют они конфликт. Цифры были мечтой мальчика, а дядя их знал…
Дядя позже будет корить себя за лень, ему будет стыдно. А детское сердце долго не помнит зло, он, конечно же, всё забудет, и дальше будет жить с любовью к окружающим его родным и близким.
Этим рассказом Бунин даёт понять, как важно ценить и понимать друг друга в жизни, не обидев, ведь обидеть довольно легко, а первым пойти на примирение бывает сложно. Иногда не нужно следовать правилам, а нужно слушать и своё сердце.
Анализ произведения Цифры Бунина
Иван Бунин уникален в плане написания рассказов, что способны воздействовать положительно на человека. Действительно, всё творчество писателя наполнено духовным смыслом. Поэтому каждый читатель, что обращается к творениям Бунина, делает собственную жизнь и внутренний мир богаче и ярче.
Знаменитый рассказ творца - "Цифры", где проблема кроется в нравственном выборе человека при сложившихся обстоятельствах.
История представляется в ссоре между маленьким ребенком и его дядей. Дитя жаждало того, чтобы взрослый позанимался с ним, рассказал о цифрах. Однако на дядю налетела усталость, он не желал уделять время своему близкому. Здесь и завязался узел между героями. Ребенок начал топать ногами, кричать, требовать того, чтобы взрослый потратил драгоценное время на учение мальчика. Но все безуспешно. Когда мама дитя потребовала объяснений по поводу того, что же произошло, дядя свалил всю вину на маленького ребенка. Почему он это сделал? Гордыня, что сказать. Разве можно выставить себя перед бабушкой и матерью сына в плохом свете? Нет, конечно.
С одной стороны виноват дядя, который своим равнодушием убивал в ребенке стремление к познаниям. С другой, всё дело в ребенке, что спровоцировал собственной настойчивостью отрицание, негативность по отношению к мальчику. Ситуация довольно-таки проблематичная и актуальная, ибо подобное происходит и сейчас. Многие взрослые люди, имеющие детей, часто пренебрегают общением с ними. А ведь это самые счастливые годы: детство любимого ребенка. И если упустить такое, то потом будет слишком поздно что-либо менять. Важно понимать, как необходимо внимание детям. Без этого взаимопонимания трудно добиться. Об этом и предупреждает Бунин: стоит осознавать весь груз и ответственность перед теми, кто нам действительно дорог.
Писатель изобразил, казалось бы, обыкновенный случай, но глубина ситуации просто неоспоримо потрясает. Всё просто, да много истины. В этом и проявляется талант Бунина: акцентировать внимание на том, что особо не явно замечаешь.
В итоге ребенок просит прощения за собственное поведение, ему не до обид и расстройств, в отличие от дяди, которого съедала день из дня гордыня. Дитя просто стремится к знаниям. И, в конце концов, взрослый их даёт. А это главное!
Не нужно отнимать у малышей, что жаждут познать мир, желание осязать и чувствовать, и развиваться! Ни в коем случае!
Несколько интересных сочинений
- История создания поэмы Цыганы Пушкина
- Как мы отмечаем День Победы в нашей семье сочинение
Каждый год этот праздник происходит очень захватывающе. И для моей семьи этот день важен, так как это память о тех людях, которые сражались за нашу жизнь
- Сравнительная характеристика Кутузова и Наполеона в романе Толстого Война и мир
При упоминании имён этих полководцев на ум приходит стихотворение, точнее строки « В шапке золота литого старый русский великан поджидал себе другого из далёких южных стран…» И вот они встретились и на поле под Аустерлицом, и на Бородинском поле
В современном мире почти каждая семья, если не несколько членов семьи, имеет свой автомобиль и очень редко пользуется другим видом транспорта. Но никакая поездка на машине не сравнится с путешествием на поезде
Честь – слово трудное для понимания, но, тем не менее, каждый представляет что – то свое, слыша его. Честь есть истинная и мнимая, они обе отличаются друг от друга
Взглянуть на мир глазами ребенка, понять, о чем он мечтает, какие чувства испытывает, поможет рассказ «Цифры» Бунина. Произведение написано в 1906 году, спустя год после смерти единственного сына писателя – пятилетнего Коли. Рассказ пронизан большой любовью к детям, их искренности, непосредственности, жажде новых открытий.
Главные герои
Женя – невероятно активный, любознательный, но при этом капризный и избалованный мальчик с чутким любящим сердцем.
Дядя – родной дядя Жени, выступает в роли рассказчика. Сдержанный мужчина, который очень любит своего племянника, но боится избаловать его.
Другие персонажи
Мама Жени – выступает на стороне своего брата, и старается поддерживать его методы воспитания.
Бабушка Жени – любящая женщина, которая не может спокойно смотреть на душевные страдания ребенка, даже если тот наказан по заслугам.
Глава I
Дядя делится со своим племянником воспоминаниями о давнишней крупной ссоре между ними, когда тот еще был маленьким мальчиком.
Женя – « большой шалун », готовый без удержу резвиться с утра до ночи. Между ним и дядей частенько вспыхивают ссоры, но они быстро мирятся и забывают взаимные обиды. Однако этот конфликт приобрел совсем иные масштабы, и быстрое его разрешение было невозможно.
Главы II-III
Женя отчаянно мечтает научиться писать цифры. Он просыпается в хорошем настроении, предвкушая интересное и полное удивительных открытий времяпровождение. Мальчик просит дядю сходить в магазин и купить все необходимое: детский журнал, бумагу и цветные карандаши.
Однако дяде лень выходить из дома, и он находит подходящую отговорку – « Царский день!». Женя возмущен таким положением дел, ведь он хочет писать цифры здесь и сейчас, и никакой царский день ему не указ. Вот только горячо любимый дядя наотрез отказывается идти на компромисс, и соглашается выучить племянника цифрам на следующий день.
Понимая, что он ничего не добьется от упрямого взрослого, мальчик решает как следует ему отомстить и с удвоенной силой принимается за шалости. Набегавшись по дому, Женя находит новое развлечение, которое заключается в том, чтобы « подпрыгивать, бить изо всей силы ногами в пол и при этом звонко вскрикивать ».
Первыми не выдерживают такой атаки мама и бабушка шалуна. Они просят Женю успокоиться, но тот не обращает на них никакого внимания, ведь у него одна цель – позлить несговорчивого дядю. И это вскоре ему удается. Дядя кричит на проказника, шлепает его и закрывает в детской.
Главы IV-V
От « острого и внезапного оскорбления » Женя принимается пронзительно кричать на самой высокой ноте. Устав от криков и рыданий, он прибегает к более эффективной манипуляции, изображая из себя умирающего. Однако и эта мера не оказывает решительно никакого влияния на взрослых.
Тогда Женя хватается за последний шанс и принимается звать бабушку, сердце которой едва выдерживает подобное испытание. Но, так и не дождавшись утешения в лице бабушки, мальчик затихает.
Спустя некоторое время дядя заходит в детскую, чтобы убедиться, что с Женей все в порядке. Но, чтобы выдержать характер, он не обращает никакого внимания на проказника, а делает вид, что ищет портсигар.
Желая как можно больнее наказать дядю за проявленное равнодушие, Женя обещает, что уж более никогда не будет его любить. Более того, он даже грозится отобрать у него « японскую копеечку », которую подарил ему в знак особого расположения.
Мать с бабушкой просят мальчика помириться с дядей, однако тот не соглашается, и взрослые оставляют его в покое.
Главы VI-VII
Перед сном бабушка в очередной раз уговаривает внука попросить прощения у дяди. Не добившись успеха, она пускает в ход тяжелую артиллерию и напоминает мальчику о том, что если он не помирится с дядей, то тот никогда не научит его писать цифры.
Утром Женя, « обессиленный борьбой за счастье », робко просит прощения у дяди за свое отвратительное вчерашнее поведение. Наконец, между ними воцаряется мир и согласие, и они приступают к работе.
Мальчик с нескрываемым удовольствием и большим старанием выводит цифры, в то время как дядя, которому больше не нужно держать марку строгого и требовательного взрослого, радуется их сближению. Он с наслаждением вдыхает запах волос любимого племянника, ведь детские волосы так чудесно пахнут, « совсем как маленькие птички ».
Заключение
Своей книгой Бунин наглядно демонстрирует, насколько важно взаимопонимание между взрослыми детьми. Необходимо всячески поощрять любознательность ребенка, но ни в коем случае не баловать и не потакать его капризам. Только тогда из малыша вырастет образованный и хорошо воспитанный человек.
Пересказ «Цифры» пригодится как для читательского дневника, так и для подготовки к уроку литературы.
Тест по рассказу
Проверьте запоминание краткого содержания тестом:
Рейтинг пересказа
Средняя оценка: 4.5 . Всего получено оценок: 459.
(321 слово) События в рассказе «Цифры» начинаются с того, что, проснувшись утром, маленький Женя загорается желанием выучиться писать и читать. Он мечтает о том, чтобы ему поскорее выписали детский журнал, купили пенал, книжки с картинками и цветные карандаши. Мальчик просит об этом дядю, но тот объявляет день «царским», не желая идти в город. Женя не унимается и просит показать ему цифры. Но дяде лень делать это прямо сейчас, и он обещает показать их завтра. Мальчик обижается, но, смирившись, начинает с нетерпением ждать завтра. После завтрака он шумит в зале – переворачивает стулья с криками, выражая этим волнительную радость ожидания.
А вечером, когда мама, бабушка и дядя разговаривают за столом, Женя находит себе новое развлечение – подпрыгивать с резким криком и со всех сил бить ногами в пол. Ему это в радость, но взрослым такое поведение мальчика не нравится. В конце концов, потеряв терпение, дядя вскакивает со стула, кричит на племянника, шлёпает и выталкивает из комнаты. Жертва плачет и зовёт на помощь то маму, то бабушку. Разговор прекращен. Дяде стыдно за свой поступок, и он зажигает папиросу, не поднимая глаз. Мать, возвращаясь к вязанию, жалуется, что сын слишком избалован. Бабушка отворачивается к окну, стуча ложкой по столу, и еле сдерживается, чтобы не пойти в детскую.
Спустя полчаса дядя заходит в детскую, делая вид, что зашёл по делу. Мальчик, прерывисто дыша, забавляется пустыми коробками от спичек. Когда дядя идёт к выходу, племянник заявляет, что больше никогда не будет его любить. Вслед за дядей заходят мама и бабушка. Они советуют Жене попросить прощения у дяди, но мальчик не сдаётся. В конце концов, бабушке удаётся переломить гордость ребёнка, напомнив о том, что кроме дяди, никто не научит его цифрам.
Женя просит прощения у дяди, говорит, что очень любит его, и просит всё-таки показать цифры. Дядя велит ему нести стул к столу, бумагу и карандаши. Ребёнок счастлив – его мечта сбылась. Налегая на стол грудью, он выводит цифры и учится их правильно считать. И дядя тоже счастлив оттого, что племяннику радостно.
Интересно? Сохрани у себя на стенке!
Этот рассказ написан в форме исповеди взрослого человека маленькому мальчику. Автор обращается к своему племяннику Жене, с которым у него произошла серьезная размолвка, пытаясь и ему и себе объяснить мотивы своего поведения.
Дядя очень любит этого малыша. «Должен сказать тебе: ты большой шалун. Когда что-нибудь увлечет тебя, ты не знаешь удержу», — так пишет он о племяннике. Но как трогателен бывает этот мальчик, когда сиротливо прижимается к плечу своего дяди! Стоит ему в эту минуту сказать хоть одно ласковое слово, как малыш начинает порывисто целовать и обнимать дядю.
Из-за чего же произошла ссора этих двух так сильно привязанных друг к другу людей?
Приехавший в гости дядя — для мальчика источник самых замечательных открытий. Он привозит ему подарки, учит многим увлекательнейшим вещам. Вот и теперь обещал купить книжки с картинками, пенал, цветные карандаши. Но главное — обещал научить цифрам!
С детским нетерпением малыш требует немедленного осуществления своей мечты. Но дяде не хочется идти сию минуту в магазин. Он пробует слукавить, говорит, что сегодня царский день (выходной) и магазины не работают. Племянник не верит этой отговорке, настаивает на своем. Дядя, считая, что баловать ребенка не следует, не отступает от своего решения. Тогда мальчик просит показать хотя бы цифры. Из тех же воспитательных соображений дядя откладывает это на завтра.
— Ну, хорошо же, дядька! — пригрозил тогда обычно очень ласковый малыш. — Помни ты это себе!
Энергия, которая должна была найти выход в радости от исполнения заветного желания, стала искать иной выход: маленький племянник расшалился не на шутку. Он бегал, опрокидывая стулья, шумел. А за вечерним чаем придумал новую игру: подпрыгивал, бил изо всех сил ногами в пол и при этом громко вскрикивал. Его пробовали унять мама, бабушка. Наконец и дядя сказал: «Перестань». На это Женя дерзко ответил: «Сам перестань». И продолжал подпрыгивать. Раздраженный дядя схватил его за руку, крепко шлепнул и вытолкал за дверь.
От боли, от острого и внезапного оскорбления мальчик зашелся криком, который перешел в плач. Никто не вышел к нему, чтобы успокоить. Взрослые стойко держались своих воспитательных принципов, хотя сердца их разрывались от жалости. «Было невмоготу и мне, — признается в своей исповеди дядя. — Хотелось встать с места, распахнуть дверь в детскую и сразу, каким-нибудь одним горячим словом, пресечь твои страдания. Но разве это согласуется с правилами разумного воспитания и с достоинством справедливого, хотя и строгого дяди?»
Когда мальчик затих, дядя под выдуманным предлогом все-таки зашел в детскую. Женя сидел на полу и играл пустыми спичечными коробками. При виде все еще вздрагивающего от недавних рыданий мальчика у дяди сжалось сердце. Но он продолжал выдерживать характер.
Племянник посмотрел на дядю злыми, полными презрения глазами и хрипло сказал: «Теперь я никогда больше не буду любить тебя».
Взрослые сделали вид, что не обращают внимания на малыша.
Кто же разрешил этот драматический и для мальчика, и для взрослых конфликт? Умные, все понимающие взрослые? Нет. Им мешала какая-то внутренняя преграда. Эта преграда — оставленное в детстве умение не раздумывая следовать искренним порывам сердца. В своей разумной логике они выглядят жестокими. Автор, беспощадно для себя анализируя ситуацию, невольно приводит читателя к этому выводу. Первым делает шаг к примирению малыш. «Дядечка, прости меня», — говорит он, обессиленный неравной борьбой. Но в этих словах не столько признание своей вины, сколько стремление восстановить прежнюю гармонию, вернуть любовь.
И дядечка смилостивился, хотя сам всей душой стремился к прекращению этой нелепой ссоры. И вот он уже показывает племяннику цифры. А тот старается быть таким покорным, деликатным, осторожным в каждом своем движении, чтобы не рассердить дядю.
«Теперь уже и я наслаждался твоей радостью, с нежностью обоняя запах твоих волос: детские волосы хорошо пахнут, — совсем как маленькие птички», — признается дядя малышу в своей исповеди, которую тот еще не может прочитать. Это — исповедь перед самим собой.