Житель Гомеля Пётр Филон снова собирается в Чернобыль. Десятки раз он проходил через КПП, садился за парту в заброшенной припятской школе.
Зачем белорусский предприниматель едет туда и что хотят увидеть туристы в зоне отчуждения – Пётр рассказал Metro.
Свой Бизнес
– На момент катастрофы мне исполнился год, поэтому с самого детства я знал, что такое Чернобыль. В 1990-х стал одним из первых детей, побывавших в Италии по программе «Дети Чернобыля». Тогда итальянцы спонсировали наши поездки на море.
Серьёзно темой радиации начал интересоваться в университете – изучал последствия и жизнь в зоне, когда был студентом физического факультета. Очень хотел увидеть Чернобыль своими глазами. В результате открыл свой бизнес и стал возить группы. На Украине таких фирм несколько, в Белоруссии я один – по крайней мере о конкурентах ничего не знаю. Со мной ездят россияне и белорусы. В зону заезжаем через КПП со стороны Украины.
Зона не отпускает
– Чаще всего во время поездок туристы спрашивают о радиационной безопасности. Каждый раз объясняю, что за один день в зоне отчуждения мы получаем точно такую же дозу, как за один час полёта в самолёте. Внешнее облучение в таком объёме не может повредить здоровью. Опасным является попадание источника излучения внутрь организма. И если не есть ягоды, растущие в чернобыльских лесах, облучения вполне можно избежать. Туристам я всегда говорю, что вероятность быть на улице сбитым машиной в миллион раз выше, чем какие-то проблемы со здоровьем много лет спустя в результате посещения зоны.
Особых неожиданностей во время поездок обычно не возникает – всё чётко спланировано. Но иногда свои коррективы вносит погода. Однажды по дороге в Чернобыль попали в грозу. Автобус буквально полз по дороге, в результате мы задержались с прибытием на КПП. Ещё был случай, когда возвращались из индивидуального тура и в машине закончился бензин. Пришлось искать по деревням автомобилистов, которые дотащили бы нас на галстуке до ближайшей заправки. Но туристы относятся к таким ситуациям с юмором, шутят, что «зона их не хочет отпускать».
Лис, лошади и другие
– В течение нескольких лет наблюдаю, как меняется чернобыльская зона. Улицы зарастают, разрушаются здания. Приезжаешь, заводишь туристов в школу. Мы сидим за партами, рассматриваем пожелтевшие тетрадки. Через месяц возвращаешься в Припять, а потолок в здании уже провалился. Ещё через какое-то время видишь, что рухнула стена. Сейчас Припять называют городом-призраком. Но, как мне видится, пройдёт ещё несколько десятков лет, и Припять превратится в развалины. А потом исчезнет с лица земли. На память останутся только фотографии.
За несколько лет поменялась атомная электростанция. Демонтирована труба четвёртого энергоблока – того самого, который взорвался. Рядом построено специальное покрытие, в скором времени его надвинут на старый саркофаг.
Но больше всего меня впечатляет дикая природа в зоне отчуждения. Человек не вмешивается, и чернобыльский лес живёт сам по себе. В реке плещутся сомы, и туристы, приезжающие сюда на экскурсию, подкармливают усатых рыб хлебом. Дорогу постоянно перебегают зайцы, можно встретить оленей и косуль. Некоторые ждут от посещения зоны страшилок, думают, что обязательно встретят животных-мутантов. Ничего подобного здесь нет. Зато можно увидеть табун лошадей Пржевальского, завезённых сюда ещё в 1998 году. Они прекрасно размножаются в зоне отчуждения. Привезли 31 лошадь, а сейчас их около сотни.
Но мой любимец – лис Семён. Живёт в лесу рядом с Припятью, часто прогуливается по заброшенному городу. А завидев туристов, бежит навстречу, чтобы принять участие в совместном обеде. Мы делимся с ним бутербродами. Семён съедает не всё, часть оставляет на ужин – закапывает в старой листве. С удовольствием фотографируется с людьми, знает, что за фотосессию получит награду. Туристические группы бывают в Чернобыле и Припяти часто, так что лис Семён не голодает.
Белорусская трагедия. Мы сами о себе ничего не знаем
– Я всегда рассказываю туристам о белорусской зоне отчуждения. Иногда мы заезжаем к самосёлам, завозим им продукты, – рассказывает Пётр Филон. – От аварии Беларусь пострадала больше всех стран: у нас оказалось загрязнено 24% территории и 22% сельскохозяйственных земель. Сотни гектаров навсегда выведены из использования.
О последствиях для Украины знают как минимум потому, что катастрофа произошла на её территории. И именно там реализуются многие международные программы по ликвидации последствий аварии.
В Беларуси этого нет, даже сами белорусы не владеют полной информацией о последствиях для страны, что уж говорить о мировом сообществе. Для посещения организованных групп наша загрязнённая территория тоже закрыта.
Время неумолимо. Если рожденные в СССР с болью вспоминают происшедшие события, то для новых поколений это, в основном, также далеко душевно и географически, как японская Фукусима. Тогда катастрофа на АЭС привлекла внимание всех жителей Советского Союза. Газеты, телевидение, разговоры на работе и дома в тот период часто обращались к ней. Почему произошел фактически атомный взрыв на Чернобыльской станции, в надежности которой никто не сомневался, кто виноват, как ликвидируют последствия, как далеко распространились радиоактивные осадки – вот обычный список вопросов об аварии. Сегодня, когда прошло 30 лет, интерес давно утих. Есть лишь вопрос – живут ли люди в Чернобыле сейчас, какие там условия после радиоактивного заражения местности?
Это не игра
Всем, кто хоть раз заходил в компьютерную игру «Сталкер», знакомы города Припять, Чернобыль. Это тот случай, когда развлекательное времяпровождение дает и - Чернобыльской АЭС, катастрофе, происшедшей на 4 энергоблоке, о том, живут ли люди в заброшенном Чернобыле сейчас.
О тех событиях было написано очень много. Если вкратце:
Современное состояние и будущее Чернобыля
После первичного устранения последствий аварии, а затем строительства защитного саркофага над разрушенным энергоблоком количество людей, находившихся в зоне отчуждения, резко уменьшилось.
Со временем необходимость финансирования работ, интерес к заброшенной Чернобыльской АЭС сошли на нет. Этому способствовали политические, экономические перемены, постигшие Советский Союз. интересно, что там происходит, живут ли обычные люди в Чернобыле сейчас.
Как и в первые годы, основные жители – строители защитных сооружений на Чернобыльской АЭС, приезжающие сюда работать вахтовым методом, возводящие новый защитный саркофаг. Но есть и несколько десятков постоянных обитателей, в том числе из тех, кто вернулся в свои дома после организованного выселения. Их называют «самоселами». Хотя попасть в зону отчуждения желающим, даже организованным туристам, можно только по специально оформленному временному пропуску, коренных жителей не тревожат, они ведут обычную жизнь. Большинство из них престарелые люди, не пожелавшие расстаться с родным Чернобылем.
Живут ли люди в Чернобыле сейчас и будут ли жить в дальнейшем – это вопрос времени, огромных затрат на приведение территории в безопасное состояние, полной утилизации строительных объектов, технологического оборудования Чернобыльской АЭС. В настоящее время ведется строительство нового, более надежного саркофага-защиты – объекта «Укрытие». Работы должны завершиться в 2018 году.
Сергей Шаршун, начальник цеха радиационной безопасности Чернобыльской АЭС, сидит у себя дома в гостиной и гладит белую кошку. То, что происходило на станции после аварии, он помнит настолько четко, как будто это было вчера.
В покинутом после аварии на Чернобыльской АЭС украинском городе Припять природа взяла верх над укладом жизни человека. Деревья пробились сквозь асфальт, улицы заросли бурьяном. Но даже сегодня заметно, насколько комфортным был город: парк аттракционов соседствует с Домом культуры, люди могли поплавать в бассейне и отдохнуть в кафе, на работу сотрудников станции возили на автобусе
Особенно в память врезался один момент. Из-за радиации нельзя было садиться на землю, класть на нее сумки. Но через несколько недель сотрудники станции оказались в лесу:
— Я четко запомнил на всю жизнь, как тогда сделал усилие, чтобы сесть на землю. Но когда сел — ощутил вокруг себя всю красоту жизни.
Начальник цеха радиационной безопасности Чернобыльской АЭС Сергей Шаршун, 57 лет, до аварии жил в Припяти
Слово «чернобыльцы» звучит уже почти тридцать лет. Означает оно теперь не только и не столько жителей украинского города на реке Припять. Чернобыльцами называют спешно эвакуированных с загрязненных территорий и отселенных на «чистую» землю годы спустя. Чернобыльцы — так говорят о себе люди, схватившие в 1986 году ударную дозу радиации. Если кто-то в беседе произносит «чарнобыльскі», остальные понимающе кивают головами.
Проект TUT.BY рассказывает истории людей, которых изменила авария на атомной станции.
Как люди жили в Припяти
Сергей Шаршун на Чернобыльской АЭС проработал 35 лет. Начинал с рабочих должностей, был заместителем директора, сейчас возглавляет цех радиационной безопасности. Связать свою жизнь с атомной энергетикой он решил после школы, поступив в Одесский политехнический институт.
После учебы распределился на Чернобыльскую АЭС и приехал с будущей женой в украинский город атомщиков Припять. Он находится в трех километрах от станции.
Сегодня в этом городе — никого, кроме журналистов, которые работают над материалами к годовщине аварии, и туристов. Сквозь заросшие дорожки еле виден асфальт, деревья и кусты разрослись так, что не веришь, что когда-то здесь жил человек. Табличек с названиями улиц на многих домах уже нет.
Парк аттракционов в Припяти заброшен
Возле мебельного магазина стоят несколько кресел, стол, на нем бутылка из-под виски. Говорят, что у бывших жителей города принято по приезде вспоминать молодость. Хотя по правилам пребывания в Припяти пить, есть и курить нельзя.
В местном Доме культуры сохранились агитационные советские плакаты, на одном из домов надпись: «Хай буде атом работником, а не солдатом».
Ощущение, что попал в апокалиптический фильм совсем без хеппи-энда. А ведь еще на момент аварии 1986 года в городе было около 49 тысяч жителей.
— Вон там кафе работало, дальше — горисполком, а около дороги — речной портик, — ведет нас к своему бывшему дому Сергей Шаршун. — Работа была хорошая, городок приличный… Жизнь не то чтобы удалась, но хороший толчок был. Куча друзей, ровесники.
Подходим к дому — улица Героев Сталинграда, 5, квартира 70. Сергей Шаршун вспоминает, как ему дали двухкомнатную на первом этаже, а коллеге — на девятом. Но тот расстроился, так как у жены были слабые ноги и в случае чего было бы тяжело подниматься. Сергей Владимирович решил махнуться не глядя.
В Припяти было удобно жить. Эту фразу Сергей Шаршун повторяет несколько раз. В выходные он вместе с женой и дочерью ездил в Киев или Чернигов. Туда ходили автобусы, а до столицы Украины — и теплоход «Ракета».
Люди были полны надежд на светлое будущее, высокие зарплаты на станции позволяли ни в чем себе не отказывать, в магазинах — все было. Сотрудники станции верили, что делают полезное дело. Мечта про счастливую жизнь в Советском Союзе на какое-то время воплотилась как минимум на территории одного небольшого города.
В покинутых домах осталось много фортепиано
Что происходило на станции после аварии
26 апреля 1986 года, когда произошла авария на станции, у Сергея Шаршуна был выходной. С утра вместе с семьей и родными жены, которые приехали погостить из Молдовы, они пошли на речку на пикник. Сидя на пляже, заметили дым, который шел из четвертого энергоблока.
— Я понимал, что что-то случилось. Когда возвращались домой, кто-то из прохожих сказал, что на блоке авария. Мы зашли в подъезд, там я уже пообщался с коллегами. Они рассказали, что раскрылся реактор. Мы еще с женой пошли на балкон и смотрели на сияние, которое струилось над энергоблоком, — вспоминает он.
Первое, что они тогда сделали, — накапали в воду йода и выпили, убрали ковры, вымыли полы и закрыли форточки. Осознали, что действительно произошло что-то серьезное, только ночью, когда над станцией начали летать вертолеты. Какой уровень радиации в городе, не понимали, но знали, что в районе энергоблока можно получить смертельную дозу.
С балкона квартиры семьи Шаршун виден четвертый энергоблок, где произошла авария
27 апреля в городе объявили эвакуацию: ходили по подъездам, просили людей взять с собой документы и одежду и подходить к месту отправления автобуса. Людей развозили по деревням в 40−50 километрах от станции. Но все были уверены, что уезжают на несколько дней, только на майские праздники.
Сегодня Сергей Шаршун уверен, что людям, которых могла затронуть авария, нужно было сразу сказать, чтобы они прекратили ходить по улицам, сделали влажную уборку в квартирах и домах, провели йодную профилактику и ждали эвакуации. Этого власти не сделали. Почему? Возможно, сдержало то, что об аварии в СССР могли узнать во всем мире и, не понимая масштабов произошедшего, хотели ликвидировать последствия трагедии.
Его семью эвакуировали, сам же Сергей Владимирович вечером 27 апреля поехал на работу. Тогда он был ведущим инженером на третьем энергоблоке.
В зданиях блоков станции — панорамные окна в некоторых коридорах. После аварии по ним приходилось перемещаться перебежками, чтобы радиация не успевала подействовать на организм человека
— На работе было много военных, других незнакомых людей. Я тогда работал на третьем блоке, но дойти до него не дали из-за высокого уровня радиации. С нами провели инструктаж, выдали респиратор в виде лепестка, перчатки. Добираться до рабочего места пришлось мелкими перебежками, пригибаясь, по коридору с панорамными стеклами. Так я дошел до третьего блока. Моя задача была расхолаживать реактор. Это я и делал, — говорит он.
Паники среди коллег в тот день Сергей Владимирович не заметил, но некоторые на работу не пришли, их потом искали. Если бы такая авария произошла сегодня, он уверен, что на работу пришло бы гораздо меньше людей.
— У нас воспитание было другое. Мы были более патриотичными и говорили себе: если не мы, то кто? И это реально. Это мы четко понимали. С одной стороны, это был наш долг — пойти на работу и минимизировать последствия аварии, с другой — должны были отстоять честь профессии, — рассуждает Сергей Шаршун.
Масштаб аварии, который произошел, по мнению собеседника, был несоизмерим с тем, какие ситуации они проигрывали.
На втором энергоблоке сегодня
— Это была запроектная авария, когда раскрылся реактор. Мы же моделировали ситуации, когда радиация не выходит за пределы станции. С моей точки зрения, авария произошла из-за маловероятного стечения обстоятельств. Реактор выводили в ремонт и перед этим проводили испытания. Решили проверить, сколько времени отсосы будут гонять воду. Реактор тогда стоял на минимуме мощности. Что-то пошло не так, и он заглох. Дали команду вывести его на определенный уровень. Чтобы это сделать, вытащили большее, чем разрешено, количество стержней-поглотителей. Произошел взрыв, — анализирует он.
Сегодня на станции делают укрытие для взорвавшегося реактора
Ночевать дома в Припяти тогда сотрудникам станции запретили. Сначала они жили в одном пионерском лагере, потом — в другом, затем — в каютах на кораблях недалеко от Киева. На работу возили на автобусах.
Осенью 1986 года семье Шаршуна дали двухкомнатную квартиру в Киеве. Но уже в 1988 году они переехали в новый город атомщиков в 60 километрах от станции — Славутич. От квартиры в столице пришлось отказаться.
Куда переселили атомщиков
После аварии на ЧАЭС самой оптимальной площадкой под город для атомщиков из Припяти считали место, где сейчас находится Славутич. От станции город отделяют два естественных противорадиационных барьера — реки. Добираться на работу на станцию можно на электричке.
Чтобы построить город, нужно было вырубить лес. Все советские республики участвовали в строительстве. Кварталы и сегодня носят названия их столиц, да и построены они в стиле каждой из советских стран.
Беларусь в Славутиче строила центр города. Поэтому визуально его сегодня не отличишь от белорусской провинции: ресторан, торговый центр «Минск», исполком…
Переезжать из Киева в Славутич Светлана, жена Сергея Шаршуна, не хотела. Но осознание, что работа на станции для мужа — важная часть жизни, пересилило. Правда, был еще один момент: их семье с одним ребенком предложили трехкомнатную квартиру с двумя туалетами в Рижском квартале. Но поселиться в ней все равно была не судьба.
— Я хотела квартиру на одну сторону, а дали на другую. Поэтому отказались и дождались, когда начали давать коттеджи, — объясняет Светлана, как они оказались в доме по улице Ленинградской.
После аварии семье Сергея Шаршуна дали квартиру в Киеве, но затем они переехали в Славутич
Сегодня в Славутиче живет около 25 500 человек. Из них примерно 2600 работают на станции. Однокомнатная квартира здесь стоит около 12 тысяч долларов.
Насчет уровня радиации горожане не волнуются. Говорят, что даже общегородской дозиметр не всегда работает и что-то показывает, а к жизни здесь они привыкли. Даже воду пьют из-под крана, отмечая, что она из скважины и абсолютно безопасна.
Вечером в пятницу здесь, как и в любых других городах, люди отдыхают в кафе. Есть в Славутиче большой стадион, площадки для воркаутов и скейтеров, велодорожка. На улицах города с билбордов призывают вступить в ряды Национальной гвардии Украины. Обычная жизнь тихого провинциального места, только с заметно более комфортными условиями.
Чем сейчас занимаются на станции
Работа на станции после аварии не прекращалась. До 2006 года здесь вырабатывали и продавали электроэнергию. Сейчас станцию выводят из эксплуатации, а для четвертого энергоблока строят укрытие в виде арки, которое в народе называют саркофагом. Закрыть станцию планируют в 2060-х годах.
Четвертый энергоблок накроют саркофагом
На работу из Славутича энергетики ездят на электричке. Три идут утром, три — вечером. Покупать билеты не нужно, транспорт — только для персонала станции. Каждый и так знает друг друга и свое место в вагоне — оно закреплено по привычке. Чужаков определяют сразу.
На часах 7.20 утра. Люди стоят на перроне с кофе в руках. Сергей Шаршун обычно ездит в третьем вагоне на электричке, которая отправляется в 7.40 .
Внимание! У вас отключен JavaScript, ваш браузер не поддерживает HTML5, или установлена старая версия проигрывателя Adobe Flash Player.
Видео: Александр Васюкович, TUT.BY
За 40 минут преодолеваем расстояние до станции, примерно 20 километров дороги проходит через Беларусь. На этой части маршрута ловят белорусские мобильные операторы.
Конечный пункт — станция Семиходы. Здесь выходишь не на перрон под открытым небом, а в павильон с металлической крышей, который ведет на АЭС.
Люди проходят через КПП, затем санитарно-пропускные пункты, переодеваются и расходятся по рабочим местам. У всех на шее специальный дозиметр. Его данные обрабатывают и определяют, какую дозу радиации получил человек.
На станции все проходят дозиметрический контроль. Если есть превышение уровня радиации, не выпустят, пока не помоешь руки или не почистишь обувь, в зависимости от того, что зафонило
Что такое станция для сотрудников
Кабинет Сергея Шаршуна в административном корпусе. Он возглавляет цех радиационной безопасности, то есть контролирует уровень радиации на станции. От его кабинета до четвертого энергоблока, где произошла авария, 600−800 метров.
— Я не понимаю вопроса о том, чего я должен начать больше бояться после аварии на станции, — удивляется Сергей Владимирович. — Я знаю, чего ждать, не первый день здесь работаю, а 35 лет, извините меня. Люди рано или поздно ко всему привыкают. Если бояться, то лучше отсюда уехать, а если оставаться — так хоть пожить хорошо, — уверен он.
По его словам, в среднем сотрудник в год получает радиации 14 миллизивертов, при норме для станции — 20 миллизивертов в год. Нормальный радиационный фон — 1−10 миллизивертов в год.
Мемориал Валерию Ходемчуку, сотруднику станции, тело которого не нашли после аварии. До четвертого энергоблока отсюда около пяти метров
— Мы контролируем, чтобы люди не превышали этот показатель в год. Они получают 13 миллизивертов внешнего облучения и 1 миллизиверт — внутреннего. Большую дозу радиации нужно согласовывать с Минздравом, Госинспекцией, — объясняет Сергей Шаршун.
На станции есть определенные зоны, куда пропускают только в спецодежде и обуви белого цвета, с респираторами и по спецразрешениям. Но основное количество сотрудников переодеваются в одежду серого цвета, черную обувь.
По пути на многие участки нужно проходить дозиметрический контроль. Становишься в специальные рамки и прикладываешь руки к щитам, ждешь несколько секунд. Если на табло загорится зеленый свет — проходи, красный — иди к дозиметристу и определяй, где скопилась радиация. Если фонят руки, то их придется помыть.
Внутри энергоблока
Такие же рамки стоят и на входе в столовую. Их на станции две: обычная и диетическая. Обедают там по специальным карточкам.
Сергей Шаршун условия труда считает очень комфортными. Во-первых, на работу и обратно возят, во-вторых, положен отпуск 50 дней, больше, чем обычный, чуть ли не в два раза.
Зарплата на станции семь-десять тысяч гривен (276−395 долларов). Работой здесь люди дорожат и очень обеспокоены тем, что объект выведут из эксплуатации. Даже шутят, что, чем медленнее будут работать, тем позже это наступит.
Несмотря на аварию, отношение к атомной энергетике у Сергея Владимировича положительное. Рассказывает, что многие его коллеги уже работают на строящейся белорусской АЭС в Островце. И то, что у белорусов есть некоторое опасение перед атомной станцией, считает обычным моментом.
На втором энергоблоке
— Когда атомная станция начнет работу у вас в Беларуси, и если пару раз произойдет какое-то внутреннее отклонение, то может пойти слух о масштабности трагедии. Кто-то не выдержит и скажет: «Да ну его, поменяю я жилье». А кто-то останется. Это нормальная жизнь. Я и до аварии, и сейчас горжусь своей работой. Классная профессия, — говорит он.
С работы Сергей Владимирович сегодня выходит около четырех часов дня. До электрички едем на автобусе, затем снова проходим дозиметрический контроль. На этот раз на радиацию проверяют и сумки. На рамках высвечивается зеленый свет — путь свободен.
Станция для Сергея Шаршуна стала той частью жизни, с которой невозможно расстаться
По дороге домой Сергей Владимирович показывает на телефоне фотографии двух дочерей, внука. Еще говорим о туристах, которые ездят на станцию, — в вагоне как раз группа поляков. За окном болота… И кажется, что жизнь вокруг идет своим чередом. Позади остается станция как памятник Советскому Союзу и эпохе, когда ее построили.
Металлическая композиция из гербов советских республик в Припяти
Агитационный пункт в Доме культуры в Припяти
Колесо обозрения в Припяти.
Вид на Припять сверху
Дерево выросло в здании в Припяти
На втором энергоблоке Чернобыльской АЭС сегодня
Отсюда управляли вторым энергоблоком станции
Мемориал погибшим при ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС в городе атомщиков Славутиче
Православная Церковь везде, где бы она ни находилась — иногда в местах, совсем не предназначенных для жизни, — преображает собой все вокруг. Яркий пример тому — храм пророка Илии в 30-километровой зоне отчуждения вокруг Чернобыльской АЭС.
На всей территории Зоны царит разруха и запустение, а храм стараниями настоятеля и горстки прихожан ухожен, и в нем идут службы. В том, что православный храм — единственный островок нормальной жизни Чернобыля, убедились корреспонденты «Нескучного сада» диакон Федор КОТРЕЛЕВ и Константин ШАПКИН.
Каждый год 26 апреля рядом с тем самым 4-м энергоблоком проходит собрание в память всех погибших от катастрофы. Вот уже несколько лет стараниями отца Николая Якушина церемония начинается с панихиды.
А в 1. 23 ночи 26 апреля колокол, установленный во дворе Ильинского храма в Чернобыле, звонит столько раз, сколько лет прошло со дня катастрофы. В этом году колокол звонил 21 раз
Строительство Чернобыльской атомной электростанции (ЧАЭС) началось в 1970 году в 19 километрах от райцентра Киевской области г. Чернобыля. В том же году в двух километрах от атомной станции был построен город Припять, в котором поселился обслуживающий персонал ЧАЭС — на момент аварии численность населения города составляла 60 тыс. человек (в Чернобыле проживало 15 тыс. человек). 26 сентября 1977 года первый энергоблок ЧАЭС дал первые киловатты электричества. Спустя 19 лет, в ночь на 26 апреля 1986 года по до сих пор не выясненным причинам произошел взрыв на 4-м энергоблоке, повлекший за собой выброс гигантского количества радиоактивных материалов в атмосферу. В ликвидации последствий аварии на ЧАЭС участвовали около 500 тыс. человек. С первых дней аварии и по сей день вокруг ЧАЭС действует 30-километровая зона отчуждения, в которую можно попасть только по специальному разрешению. Внутри зоны вокруг различных объектов установлены специальные зоны меньшей площади.
Доска, установленная во дворе храма Илии Пророка. «Звон скорби. Остановись и склони голову - перед тобой Древлянская земля в горе ядерной катастрофы. Перед народом, который жил здесь веками и, как песок, рассыпался по всему свету. Боже, помоги нам грешным преодолеть эту беду»
В Чернобыль (19 км от ЧАЭС), в отличие от Припяти (3 км), люди возвращаются
Припять была построена в 1970 году всего в трех километрах от атомной станции, чтобы жившим в городе сотрудникам ЧАЭС удобно было добираться до работы. Эта близость и погубила город: здесь радиационный фон так высок, что жить совершенно невозможно
Уже 21 год, как в город ядерщиков Припять строжайше запрещен въезд: катастрофа 1986 года, причины которой до сих пор не выяснены, сделала город опасным для людей. Лишь мародеры и прочие искатели приключений проникают в Зону. Это они оставили свои рисунки на стенах зарастающего лесом припятского дома культуры
Чернобыльская тишина
Пустые дома, заросшие мелким, сорным лесом и оплетенные джунглями плюща. Десятки, сотни пустых домов. Если окна закрыты ставнями, дом похож на покойника с закрытыми глазами. А если ставни распахнуты и оконные проемы зияют пустотой, тогда это похоже на предсмертный крик. Машин здесь практически нет, и поэтому стоит полная тишина, нарушаемая только пением птиц, от которого становится еще жутче.
Город Чернобыль — это Зона. Кто-то называет ее мертвой, кто-то по-официальному зоной отчуждения, но все говорят «зона». Все время вспоминаешь «Сталкер» Тарковского.
Время от времени по зарастающим мелколесьем улицам проходят люди, одетые в камуфлированную униформу. На груди — нашивка с группой крови, в кармане — маленький дозиметр, который регулярно нужно сдавать на проверку для того, чтобы узнать, сколько на твою долю досталось радиации. Эти люди работают в «Чернобыльсервисе» и нужны здесь для обслуживания саркофага. Это дозиметристы, постоянно замеряющие радиоактивный фон в Зоне, это инженеры и строители, поддерживающие в порядке железобетонный саркофаг, укрывающий 4-й энергоблок станции, это водители спецтехники, вывозящей радиоактивные предметы в специальные захоронения. С одним и сотрудников «Чернобыльсервиса», дозиметристом Николаем из Таганрога, корреспонденты «НС» познакомились вскоре по приезде в Чернобыль.
Гуляя по городу, мы очутились в Парке памяти — на площадке, поросшей травой, стоят свежевыкрашенные пожарные машины, БТР и другая спецтехника. Мы решили приложить к машинам карманный дозиметр, который моментально показал повышенную радиацию. В этот момент раздался громкий крик: «Вы что там делаете?! Немедленно назад!» Кричал человек средних лет в камуфлированном костюме и с большим дозиметром через плечо. «Там может быть повышенный фон», — сообщил нам Николай. Но посмотрев на цифры, зафиксированные нашим прибором, дозиметрист не на шутку испугался: «Это, хлопцы, что-то слишком много!» Николай побежал к технике и включил свой дозиметр. Впрочем, найти «грязное пятно» ему не удалось: видимо, пятнышко было небольшое, а показать точное его место мы не могли.
Люди в камуфляже - инженеры, дозиметристы, строители - работают на саркофаге, укрывающем 4-й блок ЧАЭС. «Должен же кто-то делать эту работу», - говорят они
Контроль за уровнем радиации в Чернобыле обязателен
Памятник героям Чернобыля. Прототипом этого монумента послужил пожарный расчет ЧАЭС, дежуривший в ночь катастрофы. Почти все его бойцы погибли
Таких людей, как Николай, здесь, в Зоне, несколько сотен. Они приезжают на несколько дней и возвращаются домой — это называется вахтовый метод. «Ну должен же кто-то делать эту работу, — спокойно говорят они. — Да и зарплаты тут повыше, чем с той стороны зоны».
26 апреля исполнился 21 год с того дня, когда очень симпатичный украинский городок стал одним из синонимов беды, ужаса, катастрофы. Ночь на 26 апреля 1986 года, когда взорвался реактор 4-го энергоблока Чернобыльской атомной электростанции, разделила жизнь тысяч людей на «до» и «после». И эта борозда настолько глубоко прошла по жизням людей, что до сих пор, почти через двадцать один год, они помнят каждую минуту трагедии. Например, один вспоминает: «Утром 27-го в полдевятого выхожу я из дома, а навстречу люди в химзащите…» — «Да нет, в полдевятого их еще не подвезли, это уже днем было, ближе к двенадцати!» И так чернобыляне и припятяне могут рассказывать все поминутно. Многие говорят, что катастрофа снится им все эти годы, а Зона как бы не желает отпускать их. «Мне было тринадцать лет, когда произошел взрыв, — вспоминает киевлянин Роман. — Жили мы в Припяти: родители работали на станции. Помню, как только узнал от ребят про аварию, хотел взять в гараже мопед и поехать к станции — мы ведь ничего тогда не понимали. Но не смог открыть ворота гаража: замок заклинило, так и не поехал. Может, потому и живу до сих пор. На следующий день нас эвакуировали. Прошло столько лет, а я все равно каждый год приезжаю и в Чернобыль, и в Припять. Почему? Не знаю, тянет, и все. Мне все эти годы каждую ночь снится Припять! И только несколько лет назад у меня прошло постоянное чувство беспокойства, которое было все годы после аварии». Сейчас в Припяти абсолютно пусто. Радиационный фон в городе очень высок, жить там совершенно нельзя. Блочные многоэтажки стоят пустыми, улицы зарастают лесом. В квартирах валяются сломанная мебель, обрывки обоев, одежда, обувь. Пол усыпан битым стеклом. Это результат 20-летней деятельности времени и мародеров. По оценкам инженеров, эти дома никогда уже не станут жилыми: слишком большая степень разрушения.
Cамоселы
Узнав о том, что в Чернобыле нас интересует все, наш новый знакомый, автомеханик «Чернобыльсервиса» Петро, решил показать самое, с его точки зрения, важное – самоселов: «Представляете, некоторые из них даже в дни всеобщей эвакуации, когда все драпали отсюда, не уехали. Вот к таким и идем!» По чернобыльским улочкам Петро ведет нас куда-то в глубь кварталов. Сумерки стремительно переходят в ночную тьму, на часах девять вечера. Только потом нам сказали, что в Чернобыле есть комендантский час, 20.00, после которого любые передвижения по городу строжайше запрещены. Но то ли нам повезло, то ли Петро знал, где идти, — нас не поймали. Только с наступлением ночи в Чернобыле становятся видны признаки человеческого жилья — кое-где в окошках горит свет. Есть тут, правда, несколько пятиэтажек, где живут вахтовики, — там всегда людно и светло. Но в основном Чернобыль весь одноэтажный, частный. До революции город находился в черте оседлости, и здесь было больше половины евреев. В Чернобыле до сих пор показывают могилу одного и основателей хасидизма Наума Чернобыльского. В годы Великой Отечественной войны большинство евреев были уничтожены немцами. И все равно, если бы не катастрофа, город мог бы походить на Витебск с картин Шагала: маленькие, когда-то беленые домики, какие-то плетенные из веток сарайчики…
А свет в окошках — это самоселы, люди, по разным причинам выбравшие жизнь между пятен радиоактивного загрязнения, с дозиметром в руках. В основном это старики-пенсионеры, которым, как они сами говорят, нечего терять. Их тут десятка два-три.
Петро все двадцать лет, прошедшие с катастрофы, работает в Чернобыле вахтовым методом в автомастерской. «Во-первых, я люблю Чернобыль, во-вторых, здесь есть работа, а за Зоной нет», — объясняет он. С уверенностью частого гостя Петро перемахивает забор, отворяет изнутри калитку, стучит в окно: «Семеныч, открывай!» Хозяин, старый, но все же еще не дряхлый человек, впускает нас в дом: «Степан Семеныч, — представляется он, — а це жинка моя, бабка Наталка». Бабушка несколько испугана, но, увидев знакомую физиономию Петра, улыбается и приглашает нас войти. В доме все несколько ветхо и чуть-чуть запущено, как бывает у стариков. Но в каждом красном углу — по добротной большой иконе, и от этого возникает чувство основательности и уюта. На книжной полке фотография хозяев в молодости — все как положено, — на столе свежие булки, испеченные бабкой Наталкой.
Степан Семенович и баба Наталка - коренные чернобыляне. «После аварии дали нам квартиру в другом городе, - рассказал Степан Семенович, - съездил я, посмотрел и понял: не сможем жить на чужбине. Так и остались здесь, в Чернобыле. И ничего, живем»
После Катастрофы им дали жилье в одном из городов Украины, но съездив туда на пару дней, Семеныч понял: жить не стану. И они вернулись в Чернобыль.
— Как же вы жили? Не страшно было?
— А так вот и жили. Когда станция взорвалась, мы как раз картошку сажали, помидоры. Так что с голоду не помирали. Да и магазин работал: ликвидаторам же тоже надо было как-то жить, — вспоминает Степан Семеныч.
Город стремительно пустел, к началу мая вывезли женщин, стариков и детей, чуть позже мужчин. Во избежание паники людям говорили, что они покидают свои дома на два-три дня, так что брали с собой деньги, документы и смену белья. Едва Чернобыль опустел, началось мародерство. Сначала по домам в поисках добра прошлась милиция, потом военные, а уже позже стали наведываться «специалисты широкого профиля». «Помню, — рассказывает Семеныч, — в первые дни я не раз воевал с милицией. Да-да, выйду, бывало, с топором и прямо так и говорю: а ну, мол, ложи взад все, что взял, а не то я тебе всю машину поразбиваю!»
Живут самоселы на пенсию и с огорода. Конечно, прежде чем копать новую грядку, «прозванивают» землю дозиметром. Если дозиметр показывает повышенный фон, копают в нескольких метрах в стороне. Еще ловят и едят рыбу из реки Припять, на которой стоит город. Уверяют, что радиации в рыбе даже меньше, чем в купленной в Киеве на базаре. Едят и грибы из окрестных лесов. Но только белые: они единственные почему-то не накапливают радиации. «Радиации мы не боимся, — говорят самоселы, — ведь живы же мы до сих пор, значит, не так она и страшна! А те, кто тогда уехал из родных мест, — где они сейчас? Да большинство уже поумирало, а мы тут жили, живем и будем жить, пока от старости не помрем!»
Созижду Церковь Мою
Спросите у любого человека в Чернобыле, пусть он вахтовик и приехал сюда впервые только вчера, как пройти к Ильинскому храму. Вам покажут. Потому что храм пророка Илии — это, без всякого преувеличения, самое живое место на всю 30-километровую зону отчуждения. У самоселов жизнь, а в церковной ограде Ильинского храма — поистине Жизнь с большой буквы. Если Чернобыль и все населенные пункты Зоны чем дальше, тем больше погружаются в заросли и разваливаются, то здесь вдоль аккуратных гравийных дорожек цветут цветы, здесь стриженый газон, на котором расставлены столы для летних трапез. Здесь свежевыбеленные стены и сияющие золотом купола. После прогулки по пустому и безмолвному Чернобылю чувствуешь себя, как послы князя Владимира в святой Софии. Кажется, что даже птицы здесь поют громче.
А всего семь лет назад храм был под стать общечернобыльскому пейзажу: заколоченные окна, покосившиеся купола, облупленные стены. И так было до тех пор, пока хватало сил на это смотреть у бывшего прихожанина Ильинского храма Николая Якушина. Сейчас протоиерей Николай Якушин — настоятель Ильинского храма, а тогда он был просто механизатором, сотрудником одного из агрокомплексов. «Понимаете, — рассказывает о. Николай, — я коренной чернобылянин, и жена моя, матушка Любовь, тоже здешняя. Мы после аварии, конечно, уехали, нам в Киеве квартиру дали, но в Чернобыль все равно регулярно приезжали: на кладбище могилки навестить, посмотреть на родные места. А храм Ильинский нам особенно дорог: мы здесь и крестились, и венчались, здесь и мама моя, и бабка прихожанками были. В общем, любим мы его очень».
Однажды приехав в Чернобыль, Николай Якушин увидел, что храм попросту начал разваливаться: главка на колокольне вот-вот упадет, крыльцо отломилось от стены и врастает в землю. Он понял: надо что-то делать. Пошел в администрацию зоны отчуждения: дайте досок, дайте кровельное железо, дайте краску. «Там удивились: а ты кто такой? — вспоминает о. Николай. — Я им: да я прихожанин этого храма! А они и говорят: шел бы ты отсюда. Я и пошел — к владыке Митрофану».
Викарий Киевского митрополита архиепископ Переяслав-Хмельницкий Митрофан встретил Николая приветливо. «А я ему и говорю: нельзя ли назначить в Чернобыль настоятеля, а то меня, как лицо неофициальное, все гоняют? Владыка говорит: будем искать. Проходит месяц, вызывает меня владыка и говорит: а ты ведь у нас в семинарии учишься? Я тогда и вправду учился в семинарии: поступил просто так, для повышения образования. А он: вот ты и принимай приход в Чернобыле, а то у нас никто не хочет туда ехать, боятся». Так Николай Якушин стал диаконом, а потом и священником.
Настоятелем храма в Чернобыле должен быть именно такой человек. Отец Николай совмещает в себе невероятную энергию (ведь Чернобыль — все-таки город энергетиков!) с удивительной добродушностью: с его лица никогда не сходит улыбка, а представить себе его рассерженным просто невозможно! Все светские навыки — инженерные, технические, механизаторские, строительные — очень пригодились новому настоятелю Ильинской церкви. «Купол выравнивал самолично, — с нескрываемой гордостью сообщает матушка Любовь. — Смотреть страшно было, но построил какие-то подмостки, обвязался веревкой, помолился и полез». Ремонтом в храме руководил тоже сам отец-настоятель. Украшал храм тоже сам: про что ни спросишь в храме — про причудливые ли металлические цветы на дверях, про гробницы, в которых покоятся частицы святых мощей, — на все один ответ: а это батюшка сам сделал. Конечно, во всем отцу Николаю помогает его матушка. Она и за ящиком, и на клиросе, и в приходской гостинице, где останавливаются гости вроде корреспондентов «НС» или духовенство, приезжающее иногда сослужить с отцом Николаем, и в трапезной. Одним словом — гармония. Единственное, о чем приходится жалеть, — это очень малочисленный приход. Но откуда ему здесь, в Чернобыле, быть большим? Самоселы — стары и немощны, вахтовики — загружены работой. И все же приход, хотя и маленький, есть и в Чернобыле. На воскресной литургии бывает пять-шесть человек, на праздники — побольше. В такие дни церковного года, как Великая суббота, Пасха и Радоница, которую здесь называют «Гробки», приезжает по несколько сот человек.
Конечно, отцу Николаю приходится нелегко: маленький приход — маленький доход. А работ в Ильинской церкви требуется очень много: и отопление провести, и крышу перекрыть, и вырубить мелколесье, которым за годы, прошедшие после Катастрофы, зарос церковный двор. Три года назад настоятель поехал за советом к своему архиерею: как быть? И владыка Митрофан благословил отца Николая совершать крестный ход по украинским епархиям с чтимой иконой Ильинской церкви — образом свт. Николая. Согласно храмовой описи, эта икона уже в XVIII веке почиталась как чудотворная: от нее неоднократно были зафиксированы случаи исцеления. Вот с этой иконой и проезжает отец Николай по приходам. Все пожертвования идут на поддержание Ильинской церкви: «Мы так и говорим: святитель Николай нам послал отопление в храме. Очень большой помощник!» — рассказывает матушка Любовь.
А в прошлом году, на двадцатилетнюю годовщину Чернобыльской аварии, Ильинскому храму была пожалована митрополитом Киевским еще одна святыня: икона Спас Чернобыльский — пожалуй, одна из самых необычных по иконографии икон, какие нам доводилось видеть. Христос, Богородица, архангел Михаил, души погибших в Катастрофе, спасатели в противогазах, врачи и энергетики в белых халатах — необычные, слишком «современные» персонажи очень убедительно напоминают, насколько недавно произошла чернобыльская трагедия. Образ был написан в 2003 году по благословению Блаженнейшего митрополита Киевского Владимира. В прошлом году отец Николай с двумя иконами проделал путь от Севастополя до Чернобыля: есть предание, что таким маршрутом шел, проповедуя Евангелие, св. апостол Андрей Первозванный. «Поскольку Чернобыль так или иначе затронул каждую семью, люди с большим волнением и с большой верой приходят к этому образу», — говорит отец Николай.
«Батюшка, так сколько у вас прихожан?» — «Знаете, иногда нам кажется, что очень мало, три старичка. А иногда мы прямо ощущаем, что прихожан у нас сотни! Ведь Чернобыль — это явление как бы всемирное!»
Штат Ильинской церкви невелик: батюшка, матушка, два истопника и… собственный, «штатный» звонарь — вахтовик Николай. Он приезжает из Киева не только во время своей вахты, но и в свободные дни. Именно он в ночь на 26 апреля, ровно в 1.23, когда исполняется годовщина Катастрофы, звонит в висящий на церковном дворе у поклонного креста колокол. Звонит столько раз, сколько лет прошло с аварии. И этот звон заявляет на всю Зону: в Чернобыле есть Церковь, которую не одолеют врата ада! В Чернобыле совершается Божественная Литургия. И это значит, что в Чернобыле есть место, где Жизнь победила смерть. Значит, у Чернобыля есть надежда, у Чернобыля есть будущее. Вернется ли в Чернобыль нормальная жизнь — не знает никто: можно ли очистить всю местность от радиоактивных пятен — неизвестно. Но православная жизнь в Чернобыле будет, в Ильинский храм будут приезжать люди. Пока храм будет — будет и жизнь.
В день годовщины аварии на Чернобыльской АЭС молебен служили прямо на территории станции. На такие молебны всегда приезжает очень много народа. В этот раз среди клириков был и корреспондент «НС» диакон Федор Котрелев
Эпилог
На пороге храма архангела Михаила в с. Красно, в трех километрах от ЧАЭС, дозиметр показывает 4-кратное превышение предельно допустимого уровня радиации. Но стоит перейти порог храма, как радиационный фон становится нормальным - таким же, как в Москве
Путешествуя по Зоне, мы посетили оставленную жителями деревню в трех километрах от реактора. В деревне стоит деревянная церковь архистратига Михаила. На улице, около церкви, уровень радиации превышает предельно допустимый в четыре раза. В обычных зданиях радиация меньше, поскольку туда не попадает с улицы радиоактивная пыль, но все-таки показания дозиметра далеки от нормы. Внутри же храма дозиметр показывает «нормально». Поистине в Церкви для смерти просто нет места!
Предлагаем вашему вниманию еще несколько фотографий, привезенных нашими корреспондентами из Чернобыля, Припяти и окрестностей
В храме Архистратига Михаила (с. Красное)
В Припяти…
…улицы давно превратились в рощи
Там, где почти нет людей, благоденствуют звери. Они здесь ходят, почти никого не боясь
В августе 2017 года в Чернобыльской зоне побывал один из моих любимых фотографов по имени Шон Гэллап, который привёз из ЧЗО множество уникальных фотографий, в том числе и сделанных с квадрокоптера. Я сам этим летом был в Чернобыле и снимал Чернобыльскую зону с дрона, о чём рассказывал в фоторепортаже про , но в целом снимал в других местах, чем Шон.
А ещё в этом посте вы прочитаете про один интересный проект, связанный с собаками Чернобыля — которых, по подсчётам ученых, проживает там около 900 особей. Заходите под кат, там интересно)
02. Центральная часть города Припять, на переднем плане можно увидеть двухэтажное здание универмага, в котором также (справа) располагался ресторан. На заднем плане видны пожалуй что самые знаменитые жилые здания Припяти — две шестнадцатиэтажки, одна с гербом УССР, вторая с гербом СССР. О том, что сейчас происходит внутри одной из таких шестнадцатиэтажек, я рассказывал .
03. Крыша шестнадцатиэтажки. Обратите внимание, в каком относительно неплохом состоянии находится покрытие кровли.
04. Ещё один фотоснимок центральной части Припяти, на нём хорошо видно, как зарос город — здания практически не видны из-за уже полностью сформировавшегося на территории города леса (с ярусами и экосистемой). На балконах припятских квартир очень любят вить гнёзда ласточки, а одно гнездо я однажды обнаружил прямо .
05. Крыша дома культуры "Энергетик", который в своё время был очень футуристичым зданием — огромные окна с алюминиевыми рамами, светлое фойе, отделанное модным в то время туфом, соцреалистические фрески во всю стену. Рамы со всех окон давно сняты и увезены "на цветмет", здание постепенно приходит в негодность.
06. Снимок "Энергетика", сделанный из фойе гостиницы "Полесье", что тоже находится на центральной площади города. Это фойе очень любят фотографы из-за огромных панорамных окон во всю стену.
07. Колесо обозрения в парке аттракционов в Припяти. С этим колесом связан еще один "чернобыльский миф" и журналистский штамп, о котором я не упомянул в посте про — якобы это колесо никогда не включалось, так как его запуск был запланирован на 1 мая 1986 года, а 27 апреля весь город эвакуировали. Это не совсем так — 1 мая планировалось официальное открытие всего парка аттракционов, но колесо было построено уже относительно давно и неоднократно делало "пробные запуски", катая всех желающих — это можно в том числе увидеть на доаварийных фотоснимках из Припяти.
08. А это — знаменитые градирни Третьей очереди, которые находятся прямо на территории ЧАЭС. "Третьей очередью" называют два недостроенных энергоблока станции, которые должны были ввести в эксплуатацию в конце 1980-х годов, после чего ЧАЭС должна была стать крупнейшей АЭС на территории СССР.
09. Недостроенная градирня Пятого блока крупным планом. Для чего была нужна такая конструкция? Для начала нужно сказать пару слов об устройстве АЭС — реактор можно представить в виде огромного котла, который нагревает воду и производит пар, вращающий турбины генераторов. После прохода через машзал с парогенераторами воду нужно как-то охладить — пока на ЧАЭС было всего 4 энергоблока, с этим успешно справлялся искусственный водоём — так называемый пруд-охладитель. Для Пятого и Шестого энергоблока пруда уже не хватило бы, и поэтому были запланированы градирни.
Градирня представляет собой нечто вроде пустотелой бетонной трубы в форме усеченного конуса с покатыми боками. Горячая вода попадает под эту "трубу", после чего начинает испарятся. На стенках градирни образуется конденсат, который падает вниз в виде капель — пока капли достигают поверхности воды, они успевают охладится — вот почему градирни строят такими высокими.
10. Очень хороший фотоснимок с градирнями и новым саркофагом Четвертого блока на заднем плане. Обратите внимание, какую огромную территорию занимает ЧАЭС — опоры электропередач в дымке у линии горизонта тоже относятся к станции.
11. Сфотографировал Шон и собак, которые в большом количестве водятся на ЧАЭС, в Припяти и окрестностях. Говорят, что эти собаки — прямые потомки домашних животных, оставленными жителями Припяти в апреле 1986 года.
12. Чернобыльские собаки прямо возле Четвертого энергоблока:
14. Дядька целится в собаку из пневмотрубки. Не пугайтесь, это вовсе не догхантер — это ученый и участник программы "Собаки Чернобыля", он стреляет в собаку специальным усыпляющим средством.
15. Вот так выглядит шприц с транквилизатором, которым стреляют в собачку. Для чего это делается? Во-первых, таким образом участники программы "Собаки Чернбыля" помогают больным и раненым животным — их осматривает вереринар и при необходимости делает различные операции.
16. Во вторых — учёные исследуют влияние радиации на собак и на живые ткани. Спящих собачек помещают под устройства, очень точно фиксирующие радиационное заражение тканей, а также производящие спектральный анализ этого загрязнения — благодаря этому можно определить, какие именно радиоактивные элементы участвуют в загрязнении тех или иных тканей.
17. Влияет ли радиация на жизнь собачек? И да, и нет. С одной стороны, цезий и стронций действительно накапливаются в организме собаки, но за непродолжительный период её жизни (не более 7-10 лет в дикой природе) попросту не успевают наделать никаких дел.
18. Так что в целом собачкам в Чернобыле живется довольно неплохо)
Ну и традиционный вопрос — вы поехали бы на экскурсию в Чернобыльскую зону? Если нет, то почему?
Расскажите, интересно.